RSS
 

Апельсин

 

ТЮРЬМА МАТРОССКАЯ ТИШИНА, ИЗ № 77/1

«АПЕЛЬСИН»

Лучше простой, но работающий на себя,
нежели выдающий себя за знатного...
Ветхий Завет

 Служебный подлог, то есть внесение должностным лицом, а также государственным служащим или служащим органа местного самоуправления, не являющимся должностным лицом, в официальные документы заведомо ложных сведений, а равно внесение в указанные документы исправлений, искажающих их действительное содержание, если это деяние совершено из корыстной или иной личной заинтересованности,  —  наказываются штрафом в размере от ста до двухсот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного до двух месяцев либо обязательными работами на срок от ста восьмидесяти до двухсот сорока часов, либо исправительными работами на срок от одного года до двух лет, либо арестом на срок от трех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до двух лет.

Статья 292 УГОЛОВНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

 

Отари Константинович Шенгелая  —  очень богатый человек, вор в законе. По крайней мере, он не устает повторять об этом по несколько раз в день. Когда его джип «Гранд Чероки» антрацитно-черного цвета, весь обвешанный фарами, «кенгурятниками» и лебедками останавливается на паркинге и к машине подходит служащий стоянки с предложением заплатить, Отари Константинович, состроив на лице выражение обиды и высокомерия, посылает его на три буквы. Иногда служащий стоянки впадает в амбицию, и тогда на помощь хозяину приходит его дальний родственник и телохранитель Мамука.

«Маладой вор Отарык, нэ горячыс,  —  говорит он, как бы невзначай расстегивая пиджак  —  так, чтобы охранник паркинга видел подмышечную кобуру с рукоятью престижного «зиг-зауэра»,  —  нэ видыш, пахан, этот фраэр эшчо нэ знаэт твою джып...»

Несмотря на свои двадцать девять лет, Отари Константинович действительно очень богат. Ему принадлежит несколько продуктовых супермаркетов в пределах Садового кольца, мебельный салон в районе ВДНХ, два магазина бытовой техники в Медведкове и в Сабурове и огромные оптовые склады в районе Варшавского шоссе. И все это приносит стабильный и достаточно высокий доход  —  по крайней мере, Шенгелая не жалуется на бедность.

Но все-таки больше всего на свете Отари гордится не магазинами, не навороченным джипом «Гранд Чероки» и не красавицами-любовницами, коих у него несть числа. Основной предмет гордости  —  высокое звание «вора в законе», об обладании которым Шенгелая не устает повторять, где надо и где не надо...


* * *

Биография Отари Константиновича во многом типична для людей его круга. Закончил среднюю школу в Сагареджо  —  небольшом поселке недалеко от грузинской столицы. Вскоре перебрался к дяде в Тбилиси  —  ловить в родном поселке, где безработные составляли едва ли не три четверти всего населения, было абсолютно нечего. Трудовую деятельность начал с хорошей, интеллигентной и очень уважаемой профессии  —  шашлычника в уличном кафе неподалеку от Сабутарлинского рынка. Пересортица мяса, обмен, обвес  —  эту нехитрую науку молодой человек постиг за рекордно короткое время. Вскоре шашлычник познакомился с неким Валико, лидером местной шпаны, которая специализировалась на кражах из квартир богатых армян, проживавших преимущественно в районе Авлабари. Прятал краденое, перепродавал, несколько раз навел на хаты богатых «клопов»...

Так формировался первоначальный капитал.

В начале девяностых Грузия погрузилась в пучину братоубийственной гражданской войны. Уже осенью 1992 года сторонники экс-депутата Георгия Чантурии, обосновавшись штабом в гостинице «Аджария», бесплатно раздавали всем желающим новенькие «калашниковы». Сторонники тогдашнего президента Звиада Гамсахурдиа также раздавали всем желающим бесплатные «калашниковы», но только в гостинице «Иберия». Надо было лишь явиться в один из отелей и заявить: «Хочу сражаться за свободную Грузию! Дзирс Гамсахурдиа!» (то есть «Долой Гамсахурдиа») или соответственно  —  «Дзирс Чантуриа!». Главным было не перепутать, что и в какой гостинице говорить.

Ушлый Отари побывал в обеих гостиницах, да не один, а с родней, выписанной по такому случаю из Сагареджо. «АКСы» были проданы в соседнюю Армению, и эта нехитрая коммерческая операция значительно увеличила оборотный капитал Шенгелая.

Сразу же после начала боевых действий в Абхазии бывший шашлычник попал в армию, на срочную службу. Сравнительно небольшой суммы, предложенной заботливым дядей на призывном участке, оказалось достаточно, чтобы Отари направили не за реку Ингури, в Абхазию, а в пограничные войска, в район Батуми.

Полтора года, проведенные в этом портовом городе, значительно обогатили молодого солдата. Деньги делались преимущественно на контрабанде сигарет и ширпотреба из соседней Турции; в условиях послевоенного грузинского бардака подобным образом в Аджарии не обогащался только глупый или ленивый. Вернувшись в Тбилиси в конце 1994 года, Шенгелая не без помощи дяди открыл свою первую фирму по импорту в Грузию продуктов питания. Затем  —  еще одну. Затем  —  еще...

Тогдашние перспективы коммерции в Закавказье были очень ограниченны. Предприятия не работали, народ нищал, и низкая покупательская способность населения не давала возможности развернуться. Именно потому Шенгелая принял решение перебраться в Москву  —  бывшие компаньоны дяди-шашлычника, обосновавшиеся в российской столице, сулили самые радужные перспективы, обещая помочь земляку и словом, и делом.

А за несколько месяцев до переезда в Москву в жизни Шенгелая произошло событие, во многом предопределившее его дальнейшую жизнь...

...Этого пожилого, надменного вида мужчину привел к нему в дом дядя. Гость был одет небогато, но, судя по манере держаться, а также по уважению, которое оказывал ему дядя, занимал далеко не последнее место в Тбилиси. Пока мать и сестра Отарика накрывали стол, дядя, отведя племянника на кухню, успел шепнуть: это, мол, наш дальний родственник Важа, очень влиятельный вор в законе, и потому будь с ним попочтительней.

О том, что такое вор в законе, молодой Отари, конечно же, знал. Наверное, во всей Грузии не было ни одного городка, ни одного поселка, который бы не дал миру собственного пахана...

ИЗ АНАЛИТИЧЕСКОГО МЕМОРАНДУМА КГБ СССР 1986 г. «КОМПЛЕКСНЫЕ МЕРЫ НЕЙТРАЛИЗАЦИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ И ОРГАНИЗОВАННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ»

5.1. ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ И ОРГАНИЗОВАННАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ В РЕСПУБЛИКАХ СОВЕТСКОГО ЗАКАВКАЗЬЯ

(...)

В республиках советского Закавказья появление первых из так называемых воров в законе зафиксировано во время Великой Отечественной войны. До начала сороковых годов профессиональная преступность в Азербайджане, Армении и Грузии количественно и качественно была развита слабей, чем в центральных регионах СССР.

В 1941 — 1942 году значительная часть криминальных элементов из Центрального и Юго-Западного регионов РСФСР, опасаясь карательных акций со стороны НКВД, а также возможной оккупации, эвакуировалась в Закавказский регион. В условиях временного ослабления борьбы с криминальными элементами, вызванной объективными причинами военного времени  —  отсутствием связи на местах с центральной картотекой, мобилизацией опытных оперативно-поисковых и следственных кадров НКВД на фронт, частичной дезорганизованностью управления, большим наплывом беженцев, а также падением жизненного уровня населения,  —  носителям криминальной идеологии долгое время удавалось внедрять уголовно-воровские традиции в сознание некоторой части морально неустойчивых граждан из числа местного населения, и прежде всего молодежи...

(...)

Уже к концу пятидесятых в Грузинской ССР была создана собственная криминогенная структура, целиком сориентированная на уголовно-воровские традиции криминалитета, традиционного для Центрального региона СССР. Так, во многих средних школах и фабрично-заводских училищах отмечалось появление устойчивых групп антисоциальной направленности, составленных из учащихся  —  со своими «паханами», общаком, «солдатами».

(...)

Правоохранительные органы Грузинской СССР (...) определили перспективные направления деятельности в борьбе с преступностью, в частности, предупреждении распространения уголовно-воровских традиций и обычаев, индивидуально-профилактической работы с их носителями. Принимаемые меры, включавшие использование средств массовой информации, привели к тому, что из 200 выявленных на территории Грузинской СССР так называемых воров в законе было осуждено за преступления 180 человек. При этом 7 человек отказались от пропаганды воровских традиций и «законов», два из них  —  официально, по грузинскому телевидению, в передаче «Обворованные воры» 27.04.1986 г.

 

...Да, Отари прекрасно понимал, что означает высокое звание вора в законе  —  впрочем, в Грузии это понимали все. Джаба Иоселиани, бывший создатель корпуса «Мхедриони», один из фактических руководителей Грузии тех времен, тоже был законником. По слухам, с влиятельными ворами якшался и бывший министр обороны Грузии, всесильный Тенгиз Китовани...

Вор Важа был сдержан и немногословен. Он действительно приходился Шенгелая дальним родственником, и потому беседа протекала тепло и непринужденно.

«А почему я о тебе раньше ничего не знал?»  —  простодушно спросил тогда Отари.

«А раньше и знать было нечего,  —  отрезал Важа и, поняв, что взял слишком круто, добавил:  —  Да сидел я, сидел, «десяточку» свою мотал...»

После первых здравиц гость по-родственному поинтересовался делами молодого человека и, узнав, что тот собирается перебраться в Москву, одобрительно кивнул: мол, тут, в Грузии, все равно никаких перспектив, почему бы не попробовать? Затем ненавязчиво спросил, куда Отари собирается вкладывать в России деньги, и, услышав, что в торговый бизнес, туманно пообещал помочь.

С того дня Важа стал бывать в доме Отари довольно часто. Мужчины засиживались за столом до рассвета, и за какой-то месяц молодой Шенгелая узнал о «ворах», «мастях», «мусорских прокладках» и прочих понятиях тяжелой жизни в неволе куда больше, чем за предшествующие двадцать семь лет. Очень кстати пришлось общение с лидером уличной шпаны Валико, по просьбе которого молодой коммерсант в бытность свою шашлычником на Сабутарло сбывал краденое. Отари уже знал верхушки «понятий», уже умел ввернуть при случае несколько десятков слов и выражений «по фене», уже научился гнуть пальцы на блатной манер, уже вовсю материл «мусоров поганых»  —  так, будто бы весь корень зла в жизни был только в них одних.

Слушая застольные беседы молодого собеседника, Важа лишь улыбался  —  хитро и чуточку надменно. Кстати, он почти не употреблял воровского жаргона  —  речь гостя была сдержанной и грамотной.

Как-то, набравшись смелости, молодой бизнесмен спросил: мол, а кто может быть вором? «Человек в авторитете, если за ним нет никаких «косяков», то есть порочащих поступков»,  —  последовал ответ.

На Кавказе «авторитет» и «деньги»  —  понятия совершенно идентичные. И потому следующий вопрос непроизвольно и сразу же завертелся на кончике языка коммерсанта  —  мол, а сколь... то есть, а что для этого надо?

Взглянув на собеседника так, будто бы видел его впервые, Важа откашлялся в кулак и сказал серьезно  —  мол, по слухам, в Москве «коронация» стоит до миллиона долларов. («Вах, вах!..»  —  обескураженно зацокал языком Отари, пораженный такой биржевой котировкой высокого звания жулика.) После непродолжительной, но многозначительной паузы многоуважаемый вор заявил, что лично он мог бы «короновать» любого авторитетного пацана («само собой  —  не мусора и не пидара») тысяч за семьдесят-восемьдесят долларов. Мол, имеет право, авторитета ему не занимать. А деньги за «коронацию» пойдут на общак, на святое дело... Если правильный, авторитетный человек помогает другим правильным и авторитетным людям  —  неужели последние не могут ввести его в свой круг?!

И вопросительно взглянул на собеседника  —  мол, что скажешь?

Тогда Шенгелая ничего не сказал. Но мысль, появившаяся во время того ночного застолья, ржавым гвоздем засела в его сознании. Несмотря на относительную молодость и чисто тбилисскую любовь к показухе, Отари был человеком неглупым и к тому же  —  очень расчетливым. И расчета этого вполне хватило, чтобы понять очевидное...

Он отправляется на чужбину.

Как повернется к нему судьба там, в чужой и далекой Москве?

На кого он сможет рассчитывать?

На себя только... Так почему бы не подстраховаться высоким званием, купив «коронацию» у родственника-пахана? Тем более что уважаемый Важа Ираклиевич вроде тоже не против.

Пальцы гнуть он, Отари, умеет не хуже любого матерого жулика. Блатному языку научен. Чем отличается «рамс» от «косяка» или «лепень» от «клифта»  —  тоже знает. А что касается суммы в семьдесят-восемьдесят тысяч долларов, так эти деньги у Шенгелая есть. Не потратит  —  все равно разойдутся, на кабаки и блядей...

Да и небольшие это деньги.

Да еще и поторговаться можно...


* * *

Воров, купивших «коронацию» за деньги или услугу, в блатном мире обычно называют «апельсинами», намекая таким образом то ли на их скороспелость, то ли на слишком яркую «масть», чуждую истинным, или, как их еще называют, «нэпманским», ворам.

В большинстве случаев «апельсины»  —  выходцы из Грузии и Армении (чуть реже  —  из Азербайджана и постсоветских республик Средней Азии). «Апельсины» из славян также встречаются, но еще реже.

 

ИЗ АНАЛИТИЧЕСКОГО МЕМОРАНДУМА КГБ СССР 1986 г. «КОМПЛЕКСНЫЕ МЕРЫ НЕЙТРАЛИЗАЦИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ И ОРГАНИЗОВАННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ»

(...)

Согласно агентурным данным, в последнее время в республиках Закавказья участились случаи появления так называемых воров в законе, занявших высшее место в преступной иерархии за взнос в общекриминальную кассу, так называемый «общак». Носители уголовно-воровской идеологии в Центральном регионе России, как правило, не признают таких воров в законе, считая их «сухарями», то есть самозванцами.

По мнению аналитиков из правоохранительных органов, преимущественно «кавказский» контингент «апельсинов» определяется традиционной семейственностью, которую грузинские и армянские «крестные отцы» привнесли в преступный промысел. Клановые узы имеют для кавказского криминалитета безусловно положительный аспект: вовлекая родственников в уголовно наказуемую деятельность, глава клана меньше всего ожидает измены и предательства. К тому же, «кидая» партнера, уголовный авторитет неминуемо подставляет родственников, что, по кавказским обычаям, заслуживает самой суровой кары. Таким образом, так называемые «блатные» санкции для кавказских законников зачастую бывают излишними; все разрешимо в кругу семьи.

В этом отношении кавказский криминалитет смыкается с итальянскими «мафией», «коморрой» и японской «якудзой», отношения внутри которых также во многом построены на родственных узах.

Это вовсе не значит, что кавказские законники «коронуют» только своих. Так, например, еще в 1988 году в нижнетагильской ИТУ-17 пятидесятидвухлетний жулик Хазар (Асалан Тонаян) единолично «короновал в закон» рецидивиста Болото (Леонид Заболотский). По слухам, сам Тоноян купил воровскую корону еще в начале шестидесятых годов. «Коронация» обошлась неофиту всего в тридцать тысяч долларов, которые «крестный отец» якобы собирался вложить в общак. Однако большую часть этой суммы «пиковый» законник оставил себе...

 

ИЗ АНАЛИТИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ПО ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ (ГУОПа) МВД РФ 1997 г.

За период с 1991 по 1996 год количество воров в законе увеличилось с 400 до 3000 (цифры приблизительные). Вместе с тем наблюдается резкое падение авторитета воров в криминальном мире. В среднем ежегодно коронуется 40 — 50 человек, в то время как прежде звание вора получало не более 6 — 7 человек в год.

В среднем около 25% воров в законе не имеют ни одной судимости...

Как правило, большинство «апельсинов» пренебрегают блатными «понятиями»: занимаются легальным бизнесом, лоббируют через коррумпированных политиков выгодные им законопроекты и тормозят невыгодные. Известен случай, когда считающий себя вором Самвел А-ян подал в суд на одного из руководителей МВД, который в интервью центральной газете назвал его «криминальным авторитетом». Удивительно, но А-ян выиграл процесс.

«Раскоронации» достаточно редки  —  в силу разобщенности воров теперь все реже и реже возможно собрать по этому случаю большую и авторитетную сходку. Но, например, доподлинно известно, что в конце девяностых этой малоприятной процедуре подверглись всего лишь трое: один русский и двое кавказцев...


* * *

…«Коронация» Отари Шенгелая состоялась через полторы недели после заключительной беседы с Важей и обошлась в пятьдесят штук баксов: коммерсант умел торговаться! Кроме Важи и, естественно, самого Отари, присутствовал еще один вор (как, во всяком случае, отрекомендовал его Важа), некто Армен Саркисян из Еревана. Этот законник походил скорее на рубщика мяса из Сабутарло, чем на человека, авторитетного в криминальных кругах. Важа объяснил, что один он «крестить» не имеет права  —  для «коронации» надо как минимум два законника.

Произошло все до обидного буднично: собрались с утра, поели хаш, запили водкой, а потом, как и положено, легли отдыхать до обеда. К вечеру женщины накрыли богатый стол, и гости по достоинству оценили гостеприимство хозяина. И лишь в конце застолья Важа наконец напомнил, по какому поводу мужчины сидят за столом. Мол, его родственник Отари Шенгелая  —  очень уважаемый и авторитетный человек, не запятнал себя ни одним блядским поступком, здорово подогрел братву, отстегнув на общак, и потому достоин быть вором. Кем его с сегодняшнего дня они с Арменом и объявляют.

Обыденно, точно не «коронация», а типично тбилисское застолье по поводу удачной сделки...

«А наколки воровские обязательно?»  —  терпеливо выслушав витиеватую речь Важи, спросил Отари.

«Это в России да еще на островах Полинезии любят наколки,  —  вставил Армен, пережевывая кусок шашлыка.  —  Да и не нужны они  —  для чего тебе лишние «особые приметы»? Настоящий, правильный жулик  —  и без наколок жулик. Хотя, конечно, дело твое».

Решив, что татуировки все-таки не повредят, и даже взяв у Важи телефон лучшего тбилисского кольщика, Отари на всякий случай поинтересовался  —  мол, а имеет ли он право сам «короновать»?

Важа замялся  —  видимо, он не был готов к такому вопросу. Зато нашелся Армен.

«В принципе, конечно, можешь,  —  сказал он,  —  но не теперь. Погоди немного. Понимаешь, тебя еще мало кто знает. Помнишь, как когда-то в КПСС принимали? Нужна была не просто рекомендация двух членов партии, да не простых членов, а со стажем. Так и тут...»

«Нас не забывай,  —  напомнил Важа,  —  я тебе уже говорил: тебе с твоих доходов надо отстегивать на общак... Не сейчас, потом, когда в Москве раскрутишься. А раскрутиться поможем. Кстати, русские воры при случае могут у тебя спросить  —  кто, мол, тебя «короновал»? Так ты нас с Арменом называй, нас на Москве хорошо знают...»

В российскую столицу Отари отправился уже в новом качестве  —  настоящим вором в законе. И воровскую татуировку Шенгелая все-таки сделал, не удержался: о высоком статусе в криминальном мире напоминал выколотый на правом предплечье изящный кинжал с обвитой вокруг него змеей, высоко поднявшей плоскую голову.

В Москве коммерсант развернулся довольно быстро. Помогли и земляки, и связи Важи, и собственные организаторские способности, и, конечно же, статус «вора».

Уже к концу января 1995 года в районе Садового кольца успешно заработали те самые продовольственные маркеты, которые и сделались трамплином для достижения благосостояния Отари Константиновича.

Правда, в конце марта того же года на Шенгелая аккуратно наехали пацаны из бригады известного московского беспредельщика Мансура, предложив платить за «охранные услуги». Обогащенный общением с «крестными отцами» Важей и Арменом, хозяин с присущим ему самообладанием заявил, что он  —  вор и потому на любые темы будет беседовать только с вором. Пацаны явно не поверили словам потенциального кавказского лоха, но все-таки решили благоразумно отложить разговор  —  до результатов «пробивки». Однако «пробивка» была отложена: через неделю, седьмого апреля, в собственной квартире на Петровке, 19, погиб в перестрелке с бойцами СОБРа лидер группировки Сергей Мансуров (штурм квартиры, смерть авторитета и его очередной любовницы на следующий же день транслировались по телевидению). Часть мансуровских пацанов получили долгие сроки, часть  —  пустились в бега. Отари облегченно вздохнул, но выводы для себя сделал, обзаведясь телохранителями из молодых крепких ребят, выписанных из Сагареджо; во главе охранной структуры был поставлен дальний родственник Мамука, бывший офицер-десантник. Шенгелая не жалел денег на собственную безопасность  —  росли его доходы, а прямо пропорционально им рос и риск нарваться на неприятности...

В начале 1996 года Отари Константинович решил открыть сеть небольших оптовых магазинчиков на Щукинском рынке. Он знал, что рынок «смотрелся» пятидесятишестилетним жуликом из западногрузинского городка Зугдиди Шакро Какачия, более известным как Шакро-старый. Терять прибыльное, перспективное место не хотелось, и потому Шенгелая, созвонившись с Важей, набился на встречу со старым вором.

Беседа происходила в ресторане «Райский уголок». После всех формальностей, обычно сопутствующих встречам подобного ранга, Шенгелая неосмотрительно заявил, что он-де  —  «тоже вор».

И сразу же понял, сколь непростительную ошибку совершил; после этого заявления Шакро взглянул на него так, что Отари сразу же захотелось подняться и выйти вон.

«Это ты вор?  —  почти безо всякого выражения уточнил собеседник.  —  Где сидел? Какую зону смотрел? Кто тебя крестил?»

Шенгелая уже сто раз пожалел о нечаянно вылетевшем слове, но отступать было поздно, да и некуда, поэтому он понизил голос и, попытавшись сохранить на лице подобающее выражение, ответил:

«Сидеть мне не пришлось, а крестили меня Важа Сулаквелидзе и Армен, вор ереванский».

«Про Важу Сулаквелидзе я слышал,  —  медленно выговаривая слова, произнес Какачия,  —  но дел его не знаю, может быть, он и авторитетный жиган. А вот об Армене слышу впервые. Кто может за них мазу потянуть? Где они сидели, какую зону держали?»

Отари стушевался еще больше:

«Я не знаю, где они сидели, но с ними очень считаются. У Важи теперь  —  самая фартовая «бригада» во всем Тбилиси».

«А знаешь ли ты, что настоящий жулик не может руководить «бригадой»?  —  последовал ответ.  —  Он выше этого, он вне политики, а, значит, не у власти, в полном понимании этого слова. Его дело блюсти воровской закон, поддерживать дух воровской идеи, следить за порядком и разводить краями рамсы...»

Короче говоря, разговора не получилось. Шакро грамотно перевел беседу в другое русло, но Шенгелая почувствовал легкий холодок отчуждения. Естественно, никакой беседы о Щукинском рынке и быть не могло.

Уже прощаясь с Какачия, Отари заметил, что собеседник с куда большим уважением смотрит на официанта, чем на него, вора в законе.

На обратном пути, сидя в салоне джипа, Отари Константинович сделал совершенно правильный вывод: одно дело  —  гнуть пальцы перед охранником платного паркинга. А совсем другое  —  иметь дело с авторитетом вроде Шакро Какачия...


* * *

В жизни любого человека светлые полосы чередуются с черными. И Отари Константинович не стал исключением. Судьба, доселе благосклонно относившаяся к удачливому бизнесмену, неожиданно повернулась к нему задом.

9 февраля 1997 года к Отари обратился дальний родственник, хозяин небольшой торговой фирмы  —  попросил выбить долг. Мол  —  сделал предоплату, а товара вот уже третий месяц как нет. Тем более что фирма московская. Короче  —  налицо типичное кидалово. Выяснив, какая именно фирма должна родственнику деньги и кто за ней может стоять, Шенгелая великодушно согласился помочь.

«Ты ведь знаешь, что я, вор в законе, работаю не за бесплатно,  —  напомнил он.  —  В Москве, как и повсюду, долги выбиваются за половину суммы... То есть они тебе двадцать штук баксов должны? Значит, десять из них мои... Договорились?»

Уже много позже, анализируя ситуацию, Отари сам удивлялся  —  как мог он, человек осторожный и расчетливый, пойти на такую авантюру?

Связываться с этим долгом не было никакой нужды: работы много, денег мало... Но, с другой стороны, отказать, а тем более родственнику, означало уронить свой авторитет вора в законе. Да и фирма была вроде бы бесхозной, без собственной «крыши». И потому Шенгелая, недолго думая, согласился помочь.

Через два дня Мамука и еще двое бойцов, взяв с собой все необходимые документы, отправились в офис к должнику  —  наезжать. Кидала пообещал разобраться, попросив заехать через несколько дней.

«Да они тебя за лоха держат!  —  возмутился Шенгелая, выслушав рассказ телохранителя.  —  Давай я в следующий раз сам поеду!..»

Беседа со злостными должниками происходила на удивление мирно: узнав, кто перед ними, коммерсанты тут же сникли, безропотно отдав двадцать штук баксов наличкой, в новеньких стодолларовых купюрах. Но уже через пять минут, на автостоянке, Отари, Мамука и еще двое бойцов были захвачены бойцами СОБРа. Шенгелая, несколько раз получив по голове дубинкой, тут же свалился в ноздреватый февральский сугроб. Нападавшие выглядели настолько устрашающе, что сопротивление казалось бессмысленным. И уже спустя час, кляня собственную гордыню, молодой вор Отарик сидел на Шаболовке, в штаб-квартире московского РУОПа.

Подлецы-должники предусмотрели абсолютно все: и первая беседа с Мамукой, и вторая  —  с самим Отари, тщательно фиксировалась портативным диктофоном и скрытой видеокамерой (на что предварительно была получена соответствующая санкция). Этих записей, свидетельских показаний, а также помеченных стодолларовых купюр оказалось достаточно для возбуждения против него, Мамуки и двух бывших там же бойцов дела по статье 163, часть 3 («Вымогательство, совершаемое: а) организованной группой; б) в целях получения имущества в крупном размере»). Вор в законе Отарик, которому грозило от семи до пятнадцати лет с конфискацией имущества, безусловно, шел бы на процессе «паровозом».

Подельников упрятали в изолятор временного содержания «Петры», что на Петровке, 38, но спустя неделю разбросали по столичным ИЗ. Так Отари Константинович Шенгелая оказался в ИЗ № 77/1 ГУВД г. Москвы, более известном как Матросская Тишина...


* * *

На «сборке» в «Матросске» Отари вел себя тихо и скромно. Памятуя, что рядом с ним могут находиться настоящие законники вроде Шакро, он не гнул пальцы, не косил под заматеревшего на этапах и пересылках бродягу. Несмотря на жуткую духоту, Шенгелая не снимал рубашки  —  воровская татуировка, столь неосмотрительно выколотая в Тбилиси несколько лет назад, могла вызвать любопытство опытных сокамерников.

В «сборочной» камере содержалось еще несколько кавказцев: двое грузин, мингрел, курд и армянин. Они держались сообща, корпоративно, но ставший первоходом кавказский «апельсин» и не думал составлять им компанию. Отари не знал про этих людей абсолютно ничего и, справедливо готовясь к худшему, предвидел возможный вопрос блатных: мол, если ты действительно вор, то почему ты с этими якшаешься?!

По ночам со двора гремели постылые звуки шлягеров, передаваемых FM-станциями. Радио использовалось администрацией в качестве «глушилки», чтобы помешать арестантам перекрикиваться с другими камерами. Несмотря на это, внутритюремное общение шло в «Матросске» полным ходом; «малявы» передавались через арестантов, уводимых на новые «хаты», через баландеров и подогретых вертухаев. Кто-то искал подельников, кто-то  —  просто знакомых, кто-то советовался с авторитетами... Шенгелая подозревал, что Мамука или кто-нибудь из его бойцов также сидят в этом ИЗ, но как переправить «маляву», не знал. А спрашивать не хотелось  —  по вполне понятным причинам...

Первоход сильно страшился будущего. Звание вора в законе, казавшееся ему на воле абсолютным, тут, в ИЗ, могло бы выставить его обладателя в весьма сомнительном свете. Отари понимал: то, что могут простить обыкновенному арестанту, ему простят вряд ли. Потому что спрос с него, вора в законе, будет куда большим, чем с любого другого. Тут, на «Матросске», не было ни верного телохранителя Мамуки с его скорострельным «зиг-зауэром», ни бойцов, которые защищали бы босса под страхом высылки в нищую Грузию, ни умопомрачительного джипа, наводящего страх своим видом, ни даже беззащитного охранника паркинга, перед которым можно было безбоязненно гнуть пальцы, кошмаря своим высоким званием...

Тут каждый отвечал за себя.

Вспоминая «крестного отца» Важу с его рассказами, арестант напряженно размышлял, и ход мысли его был примерно таков: если он действительно дал лавэ на общак, если он и в Москве честно отстегивал со своих доходов, значит, он оказывал воровскому братству помощь. И в том, что Важа от имени братвы «короновал» его на законного вора, нет ничего противозаконного. А коли так  —  он, Отари Константинович Шенгелая, имеет полное право рассчитывать на достойное обращение со стороны сокамерников. Покупка «коронации» и последующие взносы в общак были обыкновенной сделкой. Он вкладывал в общак деньги, получая взамен «товар»  —  под этим Шенгелая понимал уважение и вес в обществе. Ну и пусть он не знает, как правильно зайти на «хату», ну и пусть не сможет рассказать о последних сходняках (куда его, «апельсина», никто никогда не пригласит)! В конце-то концов, каков Отари ни есть вор, но все-таки вор, с ворами в законе в следственных изоляторах ничего дурного не случается!..

Но это было не более чем самоуспокоение. Размышляя о будущем, «апельсин» ощущал в себе безотчетный страх. И Отари впервые пожалел о купленном титуле вора  —  теперь, вспоминая времена, когда он работал в сабутарлинской шашлычной, «апельсин» считал их лучшими в своей жизни.

На третий день Шенгелая выдернули к адвокату. Встреча с защитником (тоже грузином) внушила некоторый оптимизм.

Во-первых, о неприятности, произошедшей с родственником, стало известно Важе, который, памятуя о «крестнике», вчера специально прибыл из Тбилиси в Москву. Именно он и нанял попавшему в беду Отарику этого адвоката.

Во-вторых, ситуацию можно было бы переиграть, если бы кто-нибудь из людей Шенгелая, бывших на фирме, за соответствующие деньги согласился бы взять вину на себя. Ну, хотя бы Мамука...

В-третьих  —  и это самое важное!  —  адвокат пересказал подзащитному инструкцию Важи, как следует вести себя в тюрьме, а также передал «маляву», в которой кавказский вор пояснил, что ему, Отарику, как вору положено, а что  —  нет.

«Важа Ираклиевич пообещал поговорить о ваших делах с авторитетными земляками, которые постоянно живут в Москве,  —  сказал адвокат.  —  А главное, просил передать, чтобы вы вели себя спокойно и ничего не боялись. Ваше положение не только обязывает, но и дает право...»

Отари выдернули со «сборки» на пятые сутки, незадолго до полуночи. И уже спустя пятнадцать минут он стоял в общей камере «Матросски».

В углу глухо бубнил телевизор, у зарешеченного окна  —  еще один. Скупые отсветы телеэкранов отбрасывали на лица сидящих причудливые синеватые блики. Удивительно, но на вошедшего никто не обратил внимания  —  даже голов не обернули.

Странно, но после беседы с адвокатом Отари Константинович ощущал себя легко и непринужденно. По крайней мере того страха, который терзал его на «сборке», теперь не чувствовалось. За него обещали хлопотать, ему помогут... У него есть влиятельные заступники. Да и сам он, в конце концов, вор в законе!

 —  Мир этому дому!  —  степенно, с показным достоинством произнес Шенгелая, вспомнив, что именно таким образом следует приветствовать «хату» уважаемому человеку, впервые туда попавшему.

Несколько арестантов обернулось.

 —  Ну, здравствуй... Ты кто?

Первоход смело шагнул вперед.

 —  Отарик, вор грузинский.

После этих слов среди арестантов воцарилась напряженная тишина. Слышно лишь было, как по одному телевизору дикторша новостей НТВ рассказывает об операции «Закат-2», проведенной столичным РУОПом против солнцевской группировки, да голос глупой эстрадной певички, перекрывающий дикторшу из другого телевизора: «Криминала тут в натуре не слыхать и не видать...»

 —  Ты  —  вор?  —  из темного угла поднялась нескладная долговязая фигура. Шенгелая лишь заметил, как недоверчиво блеснули глаза в неверном свете телеэкранов.  —  Из Грузии?

 —  Вор. А ты кто?  —  окончательно сжигая за собой мосты, пошел в наступление Отарик.

 —  Гамарджоба, батоно!  —  неожиданно приветливо поздоровался неизвестный и тут же перешел на грузинский язык.

Как выяснилось через несколько минут, сорокалетний Гурам Анджапаридзе тоже был тбилисцем. Правда, в Грузии он не жил уже лет пятнадцать, предпочитая работать в России. Судя по всему, Анджапаридзе имел значительный вес в криминальных сферах; эту камеру он «смотрел» по поручению воров, сидящих теперь на «спецу», в бывшем режимном корпусе № 9. Но о том, что на его «хату» должен заехать вор Отарик, почему-то не знал...


* * *

Даже в самых смелых мечтах Шенгелая не предполагал, что все произойдет именно так.

На новой «хате» ему отвели лучшее место  —  на нижней шконке в углу, рядом с окном. «Смотрящий» Гурам, памятуя о землячестве, законах грузинского гостеприимства, а также о высоком статусе нового постояльца, угостил его лучшим, что было в камере, подогрел уважаемого человека блоком «Мальборо»...

И уже через день завел неспешную, размеренную беседу.

Мол  —  пусть дорогой батоно Отари не обижается, но ему, Гураму, раньше о нем слышать не приходилось. Конечно, это нисколько не умаляет заслуг Отарика  —  мир велик, и знать все про всех решительно невозможно. Как там теперь на воле? Что нового в Грузии? Говорят, недавно в Кутаиси был большой сходняк  —  Отари, конечно же, в курсе? Вроде бы воры установили премию за поимку киллера, который Шакро Какачия в Берлине вальнул (при упоминании о Шакро-старом Шенгелая опустил взгляд). А вообще, на тюрьме полный ментовский беспредел: передачи отметают, а если мусору чья-то «вывеска», лицо то есть, не понравится  —  сразу такого человека в карцер. Конечно, жулики, которые теперь на «спецу», борются с таким положением вещей... А как намерен поставить вопрос Отари?

Гурам говорил по-русски из соображений тюремной этики: уж если на «хату» заехал вор, то беседу с ним «смотрящего», если она касается арестантской жизни, должны слышать все сокамерники.

Отари отвечал кратко, уверенно, но, как видно, все больше невпопад. И это не могло не укрыться от проницательного Гурама.

 —  Извини за нескромность,  —  вкрадчиво спросил «смотрящий», скосив взгляд на воровскую татуировку,  —  а кто и где тебя короновал?

Шенгелая назвал «крестных отцов»  —  судя по всему, их имена ничего не сказали Анджапаридзе.

Еще несколько тонких вопросов, еще несколько имен уважаемых людей, упомянутых как бы вскользь (людей этих Шенгелая, естественно, не знал)  —  и «смотрящий» плавно съехал с темы.

Любая ошибка, любой промах наносят по репутации авторитета или человека, причисляющего себя к таковым, огромный удар. И исправить прокол, особенно если он допущен при первом знакомстве, порой очень нелегко... Шенгелая понимал, к чему «смотрящий» задает так много вопросов, понимал, что авторитет его безвозвратно пошатнулся, но изменить ничего не мог.

После беседы с Гурамом отношение к Отарику немного изменилось. Нет, внешне все оставалось по-прежнему: показное уважение сокамерников, лучшее место на нижних нарах, которое Шенгелая на правах вора занимал единолично. Но прежней открытости к себе «апельсин» больше не ощущал. Более того  —  авторитетные блатные, коих на «хате» было несколько, старались не вести при нем серьезные разговоры, не называть имен и погонял...

Гурам, уединившись на своих шконках за занавесочкой, два дня подряд писал «малявы», которые отправлял по всему корпусу при помощи «дорог». На третий день он вежливо напросился на очередную беседу с «вором».

 —  Батоно Отари,  —  произнес Анджапаридзе,  —  я тут с нашими жуликами связался. Ты уж извини, но не знают они такого вора Отарика... О Важе Сулаквелидзе слыхали. Об Армене ереванском  —  нет. Короче, воры очень сомневаются, что ты жулик. Вот, прочитай.

С этими словами Гурам передал собеседнику «маляву», в которой воры без обиняков спрашивали  —  не «апельсин» ли Шенгелая?

 —  Ты за «коронацию» лавэ платил?  —  бесцеремонно поинтересовался Гурам.

Врать не приходилось, но «апельсин» немного переиначил ответ:

 —  Я дал филки на общак. А потом еще давал, регулярно.

 —  Без разницы,  —  «смотрящий» никак не отреагировал на такую постановку вопроса.  —  Короче говоря, паханы пишут, чтобы мы не считали тебя за вора.

 —  Это почему?  —  возмутился Отари.

Он вспомнил и слова Важи  —  мол, ничего не бойся, веди себя так, как должно, и кровные пятьдесят штук баксов, отданные в Тбилиси за «коронацию», и деньги, которые он регулярно отчислял в воровскую кассу из своих доходов... В этот момент Шенгелая не думал, что деньги и купленный титул  —  одно, а уважение и авторитет, который не приобретешь ни за какие баксы,  —  совершенно другое...

 —  Почему же?  —  повторил он чуть дрогнувшим голосом.

 —  Потому, земляк, что паханы так решили. Потому, что ты «апельсин». А у нас на тюрьме такие порядки: если «апельсин» не докажет своего авторитета, он становится «мужиком», то есть обычным арестантом.

 —  Так я что  —  «мужик»?  —  искренне ужаснулся Отари.

 —  Получается, что да. Да ты себя сам таковым поставил,  —  продолжал «смотрящий» чуть более примирительно.  —  О чем я тебя ни спрашиваю  —  ничего толкового сказать не можешь. С жуликами нашими связи не имеешь, точно, не в падлу сказано, лунявый какой. Четвертый день на «хате», а жизнью нашей совсем не интересуешься. Кто же ты после этого есть?..  —  После непродолжительной, но многозначительной паузы Анджапаридзе, перейдя на грузинский, по-доброму посоветовал:  —  Ты только в амбицию не впадай, не ты такой первый. Веди себя нормально, и все будет путем. «Мужиком» тоже можно прожить неплохо.

Шенгелая сглотнул некстати набежавшую слюну.

 —  А можно мне самому с этими паханами, которые на «спецу» сидят, связаться?

 —  Можно, конечно! Но они тебе то же самое скажут. А вот наколочку-то свою,  —  Гурам покосился на изображение змейки, обвивающей кинжал,  —  лучше тут как-нибудь сведи. С этапа на зону придешь, тебя сразу же спросят: мол, за наколку отвечаешь? Ты не ответишь, тебе и предъявят. Знавал я одного такого... Два часа ему дали, чтобы свести. То ли «кольщика» рядом не оказалось, чтобы затушевать, то ли инструментов... Так он электрокипятильником на своем теле выжигал... Так-то.

В этот же день Отари покинул привилегированную нижнюю шконку у окна, переехав на другое место, менее комфортное. Нары на третьем ярусе, так называемую «пальму», приходилось делить с семидесятилетним дедушкой-рецидивистом из Твери, татуированным с головы до ног, и молодым бритоголовым пацаном-»первоходом» из какой-то люберецкой «бригады». Арестанты спали в три смены. Настроение Шенгелая упало до нулевой отметки.

Новости с воли, передаваемые адвокатом, были противоречивыми.

Со слов защитника, Важа Сулаквелидзе уже знал о том, что тюрьма не приняла «крестника» за вора. Важа объяснил это интригами, которые якобы плетут русские жулики против кавказцев вообще и Сулаквелидзе лично.

Но зато один из бойцов Шенгелая, участвовавших в «наезде» на фирму-должника, за достаточно скромное вознаграждение согласился взять вину на себя. Следствию было наплевать, кто именно пойдет «паровозом»: если есть преступный эпизод и есть человек, который во всем сознается  —  почему бы не взвалить весь груз на него?

 —  Следствие подходит к концу,  —  сообщил защитник,  —  где-то через месяц дело передадут в суд. Крепитесь, Отари Константинович. Ваши друзья делают для вас все возможное. Я тоже. А теперь нам следует изменить тактику поведения на следствии. Вот, послушайте...

Легко сказать  —  «крепитесь»! Особенно тут, в мрачном ИЗ, особенно без привычных атрибутов шикарной вольной жизни, особенно когда переступал порог тюрменой «хаты» в одном качестве, а был воспринят в совершенно другом.

Тем не менее Отари крепился.

Чтобы задобрить сокамерников и лично Гурама, несколько раз передавал, как и положено, на общак деньги, сигареты и продукты. Лавэ, табак и бациллы, конечно же, были приняты, но отношение к «апельсину», снисходительное и чуть-чуть пренебрежительное, тем не менее осталось.

Это пренебрежение, сквозившее в интонациях, в жестах, зачастую просто во взглядах, больше всего злило Шенгелая. От постоянного недосыпания, спертости воздуха и переживаний он осунулся, похудел, счернел. В интонациях Отари даже при разговоре со следователем и адвокатом сквозила скрытая агрессия.

Казалось  —  еще немного, еще чуть-чуть, и прорвет гнойный пузырек в душе Шенгелая, и агрессия эта, ядовитая и зловонная, выплеснется наружу...

Так оно и случилось.


* * *

Круг развлечений на любой «хате» ИЗ, как правило, невелик. Книги, газеты, телевизор, настольные игры «под интерес», рассказы о прошлой, вольной жизни. Иногда подследственные демонстрируют друг другу фотографии, переданные адвокатами или родными  —  ночные клубы, казино, забугорные курорты. Впрочем, долго хранить фотографии в тюрьме считается дурной приметой. Фото, как правило, возвращают на свободу через тех же защитников или родственников.

Именно с фотографии все и началось.

Адвокат Шенгелая по просьбе подследственного передал несколько снимков: Отари в Испании, на роскошных пляжах Коста-Брава, Отари в Швейцарии, на модном горнолыжном курорте, Отари в Америке, в Диснейленде, Отари в Ялте, в бассейне интуристовской гостиницы...

На последней фотографии Шенгелая был запечатлен с двумя молодыми длинноногими девчонками. Он уже не помнил, кто они и откуда; не помнил даже их имен... Кажется, снял их там же, в «интуре», наврал с три короба, полежал с ними на пляже, а потом затащил к себе в номер, где по очереди отодрал обеих.

Так получилось, что ялтинский фотоснимок попался на глаза тому самому люберецкому пацану, с которым Шенгелая и делил нары на «пальме».

 —  Можно глянуть?  —  предупредительно спросил он, косясь на снимок.

 —  Да чего там, смотри, конечно,  —  буркнул Отари, протягивая карточку.

Люберецкий смотрел на фотографию долго, пристально, морща жирный лоб  —  как человек, который пытается что-то вспомнить. Наконец, растянув в резиновой улыбке толстые губы, произнес:

 —  Во, бля, наконец въехал!  —  толстый палец уперся в изображение девушки слева от Отарика.  —  Это же Катька, я с ней в одной школе учился!  —  Говоривший хотел было еще что-то добавить, но Шенгелая некстати перебил его:

 —  Не знаю, где ты с ней учился, но в рот она берет классно!

Собеседник осекся.

 —  Что ты сказал?

 —  Говорю  —  «скрипочка», минетчица она грамотная,  —  при воспоминании о групповухе в гостинице «Ялта» Отари сладострастно закатил глаза.

Широкая ладонь люберецкого легла на снимок.

 —  Постой, постой, в каком году, ты говоришь, это было?

 —  В прошлом. А что?

 —  Так вот где она, оказывается, слонялась! А говорила  —  к подруге в деревню под Рязань уехала, грибы собирать... Ты хоть знаешь, чья она сестра? Знаешь, какой у нее брат авторитетный?!

 —  При чем тут сестра, брат?  —  непонятливо хмыкнул Шенгелая и тут же попытался отшутиться:  —  Все люди между собой сестры или братья.

 —  Брата ее зовут Дима... Раньше он в нашей «бригаде» за экономиста был, бизнеснюг просчитывал  —  наезжать, не наезжать. А теперь свой бизнес открыл. Уважаемый человек. Если бы он об этом узнал, он бы тебе очко на британский флаг порвал...

Последняя фраза заставила Шенгелая страшно побелеть.

 —  Да пошел ты на хер!  —  неосторожно выпалил Отари, начисто позабыв, что тут, в тюрьме, такое адресование приравнивается к пожеланию опустить собеседника.

И тут началась драка  —  жуткая, безжалостная и беспощадная.

Шенгелая никогда не отличался хлипкостью сложения и трусливостью: еще в отрочестве он слыл одним из лучших бойцов родного Сагареджо. Но и соперник был неробкого десятка  —  к тому же он явно занимался каким-то силовым видом спорта...

Удар! Люберецкий отлетел в сторону, но на удивление скоро нашел в себе силы подняться. Он пропустил еще один удар в торс и один  —  в ухо, но уже спустя несколько секунд, по-борцовски захватив Отари рукой за шею, повалил врага на пол и принялся методично и безжалостно бить его головой о цемент...

Первым отреагировал Гурам.

 —  Эй, пацаны, вы что  —  совсем оборзели? Драка на «хате»?!

Арестанты из окружения «смотрящего» бросились разнимать противников. Спустя минуту оба они, все еще ощущая в себе злое, бурлящее кипение нереализованной агрессии, стояли перед Анджапаридзе.

 —  Вы что  —  хотите, чтобы сейчас сюда ментов немерено привалило? Чтобы на нас мусорской спецназ тренировался? Тогда всем нам достанется,  —  медленно и веско произнес Гурам и, переводя взгляд с молодого пацана на Шенгелая, добавил:  —  Как тебе, земляк, не стыдно?! Ты ведь сюда вором заехал, пальцы передо мной гнул, а ведешь себя, как пьяный малолетка. И кто ты после этого?

Отари стоял от Гурама в каком-то полуметре. Ноздри Шенгелая гневно раздувались, пот, смешанный с кровью, застилал глаза.

 —  Кто я?  —  глухо спросил он.

Анджапаридзе взглянул на земляка с явной неприязнью, но тем не менее нашел в себе силы промолчать  —  видимо, он хотел замять этот инцидент. Тем более что не правы были оба противника.

 —  Так кто же я, шэни дэда?  —  истерически крикнул Отари, срываясь на грузинский мат: мол, я твою маму трахать не хотел.

 —  Что ты сказал?  —  уточнил «смотрящий», не веря услышанному.

Уже потом, много дней спустя, мысленно возвращаясь к этому эпизоду, Шенгелая и сам не мог понять причину срыва. Впрочем, и так все было ясно: сделка по покупке звания вора оказалась неудачной, и злобность, копившаяся доселе в душе, неизбежно выплеснулась наружу.

 —  Шэни дэда мовтхэн!  —  закричал Отари, путая грузинские и русские ругательства.  —  Я е...л твой семейный альбом! Я е...л тот гвоздь, на котором висит фотография всех твоих родственников!.. Я е...л...

Шенгелая не успел договорить: на голову его опустилась шахматная доска. Спустя мгновение на Отари посыпался град ударов: в шею, в ухо, в подбородок, в темя, в грудь, в живот...

Последний удар, в висок, заставил Шенгелая потерять сознание, и темные воды беспамятства сомкнулись над его головой.


* * *

Отари пришел в себя лишь на следующий день, а очнувшись, весьма удивился тому, что еще жив.

Руки сделались непривычно тяжелыми, непослушными и чужими. Страшно болела голова, тело ломало от ссадин, ушибов и подживающих гематом, расшатанные зубы, казалось, вот-вот выпадут из десен.

Шенгелая с трудом разлепил набухшие кровью веки. Белый потолок в причудливой паутине тонких трещин, зарешеченные окна с занавесочками, ровные ряды кроватей с серыми казенными одеялами, под которыми угадывались контуры человеческих тел, капельница на штативе.

Это была так называемая «больничка»  —  медсанчасть следственного изолятора. Вообще-то, как потом узнал «апельсин», на «Матросске» было несколько «больничек»: туберкулезная, кожно-венерическая, хирургическая. Медсанчасть, куда попал Шенгелая, была послеоперационная. По сравнению с привычной «хатой» отделения выглядели цивильно, но решетки на окнах напоминали, что это все-таки тюремные камеры.

Оклемавшись через несколько дней, пациент осмотрелся. Он уже отвык от нормальных условий, и потому увиденное было приятно.

Кровати, стоящие в один ряд, радовали глаз чистым бельем, а отсутствие второго и третьего ярусов открывало непривычно много пространства. Пайка тоже была сносной  —  не в пример вонючей баланде, отведать которую наверняка отказалась бы и колхозная свинья. Шенгелая, однако, не притрагивался к казенной пайке  —  продукты регулярно доставлялись ему с воли.

Народу в «больничке» было немного. Большинство составляли арестанты, пострадавшие, как и сам Шенгелая, в тюремных разборках. Человек пять или шесть лежало с огнестрельными ранениями  —  это были бандиты, привезенные в ИЗ прямо со «стрелок». Несколько человек лечилось после мусорских «прессовок»  —  таких арестантов свозили из отделений милиции.

Но главными пациентами, конечно же, были воры в законе: Петр Козлов, он же Петруха, и Николай Зыков, более известный как Якутенок. Жулики вели замкнутый образ жизни, не общаясь практически ни с кем из обитателей палаты. Естественно, оба законника пользовались непрекаемым авторитетом. Никто из персонала никогда не повышал на них голоса, и казалось, что вертухаи и «лепилы», то есть врачи, стараются в присутствии воров не делать лишних движений.

Воры разнились от основной массы арестантов даже внешне: и Петруха, и Якутенок носили огромные православные кресты из какого-то черного дерева. Веревочка, на которой носились предметы культа, по тюремной инструкции была запрещена, потому что могла использоваться в качестве удушки, но никто из режимной части никогда бы не решился попросить паханов снять кресты.

Большую часть времени Петруха и Якутенок тратили на написание «маляв» и прочтение ответов на них. Для воров больничная палата стала своеобразным штабом, куда сходились все нити теневой власти Матросской Тишины. Глядя на Петруху, Шенгелая невольно думал, что этот человек наверняка принял участие в его судьбе, пояснив в «маляве» Гураму, что Отарика нельзя считать за вора.

Однажды, проходя мимо кровати, на которой лежал Якутенок, Отари почувствовал на себе холодный, пронизывающий взгляд, от которого ему стало не по себе. Точно лазерным лучом его обожгли... Дойдя до собственной койки бочком, «апельсин» тихонько улегся, натянул на голову одеяло и, наверное, впервые в жизни задумался: есть все-таки вещи, которые не купишь ни за какие деньги.

Шенгелая очень нравилось в больнице. К тому же возвращаться на «хату» по вполне понятным причинам не представлялось возможным. Отари понимал, что Гурам не ограничится избиением: фраза о «семейном альбоме», сказанная Шенгелая прилюдно, требовала удовлетворения. А ведь за подобное оскорбление блатной имел все основания завалить обидчика... Тогда, в камере, жертве крупно повезло  —  в момент экзекуции на «хату» привели новенького, и «рекс» прекратил избиение.

А потому задачей максимум было пробыть на «больничке» до суда, и пациент решил сделать все возможное и невозможное, чтобы выжить.

Впрочем, проблема решалась просто. Дав взятку врачу, Отари продлил свое пребывание еще на неделю. Затем  —  еще на неделю...


* * *

Все произошло именно так, как и планировали Шенгелая и его адвокат.

Седьмого мая состоялся суд. Судья  —  пожилая, злобная, похожая на высушенную змею тетка, хищно сверкая очками с бифокальными линзами, сообщила, что суд «считает возможным изменить меру пресечения на освобождение под залог в двадцать тысяч долларов, которые следует внести на расчетный счет суда в рублях в соответствии с теперешним курсом Московской межбанковской валютной биржи». Под такой же залог был освобожден и Мамука; Шенгелая не мыслил себя без телохранителя.

Сорок тысяч долларов внесла фирма, подконтрольная Важе Сулаквелидзе, и уже спустя несколько часов недавние арестанты жадно вдыхали пьянящий воздух свободы.

Вечер было решено провести в ресторане  —  сообразно национальной традиции. Тем более что повод для застолья выглядел более чем серьезно. Собрались лишь самые близкие  —  Мамука, адвокат, родственники и, естественно, Важа Сулаквелидзе.

Выпитое подействовало на публику расслабляюще  —  когда за окнами зависла глубокая ночная тьма и предупредительные официанты зажгли бра, разговор стал более откровенным и раскованным.

 —  Важа,  —  произнес Отари, непривычно пьяный после трехмесячного воздержания от спиртного,  —  там в тюрьме со мной такое случилось... Вот, послушай...

«Крестный отец» слушал внимательно, не перебивая, а дослушав, изменился в лице.

 —  Кто, ты говоришь, это был? Гурам Анджапаридзе?

 —  Да,  —  кивнул Шенгелая.

Важа тяжело вздохнул.

 —  М-да, запорол ты «косяк»... Знаю я этого Гурама, еще по Тбилиси знаю. Этот никому не простит. Этот за все спросит. А не спросит  —  авторитет свой уронит. Повезло тебе, брат, повезло, вот что я тебе скажу. Не появись тогда на «хате» вертух  —  не сидели бы мы тут с тобой. Да за такие слова, да еще при свидетелях...

 —  Что такое?  —  тревожно спросил Отари, мгновенно протрезвев.

 —  По всем понятиям, он должен тебя вальнуть, вот что,  —  выдохнул из себя Важа и, печально взглянув на собеседника, продолжил:  —  И я ничем не смогу тебе помочь. Это  —  его право... Сам-то он, скорее всего, на этап в лагерь пойдет, но это ровным счетом ничего не меняет. Он и оттуда тебя достанет, если захочет.

 —  Так что же мне делать?  —  лицо Шенгелая неестественно побледнело.

 —  Дам я тебе один хороший совет. Продавай все, что у тебя тут есть, к чертовой матери и возвращайся в Тбилиси. Там теперь все дешево, сто баксов  —  не разменная бумажка, как в Москве, а огромные деньги. Неделю, а то и две жить можно! Ты ведь в России хорошо поднялся  —  на три, четыре жизни хватит! А потом в Тбилиси ты по-любому вором будешь. Это тебе я говорю. Главное  —  меня не забывай...


* * *

Шенгелая внял доброму совету Важи Сулаквелидзе и, продав в Москве все свое движимое и недвижимое имущество, все свои фирмы, магазины и склады, вернулся в столицу солнечной Грузии. Произошло это в конце 1997 года. А 12 января 2000 года Отари Константинович был расстрелян неизвестными киллерами в собственном «Мерседесе» на трассе Сагареджо  —  Тбилиси. Деловые партнеры и родственники терялись в догадках  —  никто не смог объяснить причину покушения; покойный вроде бы никому не мешал.

Грузинская полиция, занимавшаяся расследованием этого дела, установила, что стрелявших было двое, что пользовались они автоматами Калашникова калибра 7,62, что первый вел отвлекающий огонь, а другой стрелял на поражение. Убийц Шенгелая так и не обнаружили.

В современной Грузии расценки на смерть куда ниже, чем в России. Безработица, голод, отсутствие самого необходимого... А главное  —  огромное количество нищих молодых мужчин, прошедших школу боевых действий в Осетии и Абхазии и умеющих только профессионально убивать. Задавшись целью, за одну-две тысячи долларов можно заказать почти любого  —  от склочного соседа по лестничной площадке до председателя правления банка, зажулившего вклад.

В воровских кругах Грузии и России смерть «апельсина» прошла практически незамеченной, что совершенно недопустимо для серьезного авторитета.

Отари похоронили на самом престижном тбилисском кладбище Вакэ, поставив на могиле дорогой памятник из белого мрамора. Ни Важа, ни тем более Армен к могиле «крестника» не ходят  —  на кладбище наведываются только самые близкие родственники.

А бывший телохранитель и родственник Шенгелая Мамука вернулся в Россию и, не имея средств к существованию, занялся примитивным вымогательством. В апреле 2001 года его и еще двух подельников  —  бывших бойцов Отари  —  «закрыли» в небольшом городке недалеко от Москвы. Ожидая решения суда в следственном изоляторе, Мамука встретился с одним из авторов этой книги, поведав историю жизни и смерти своего босса, «апельсина» Отари Константиновича Шенгелая, которую мы и пересказали, лишь слегка изменив некоторые малозначительные детали.