КРАСНОПРЕСНЕНСКАЯ ПЕРЕСЫЛКА, ИЗ № 77/3
«МУЖИК»
Есть пути, которые кажутся человеку прямыми;
но конец их — путь к смерти.
Ветхий Завет
Мошенничество, то есть хищение чужого имущества или приобретение права на чужое имущество путем обмана или злоупотребления доверием, — наказывается штрафом в размере от двухсот до семисот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух до семи месяцев, либо обязательными работами на срок от ста восьмидесяти до двухсот сорока часов, либо исправительными работами на срок от одного года до двух лет, либо арестом на срок от четырех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до трех лет.
2. Мошенничество, совершенное:
а) группой лиц по предварительному сговору;
б) неоднократно;
с) с причинением значительного ущерба гражданину, — наказывается штрафом в размере от семисот до одной тысячи минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от семи месяцев до одного года либо лишением свободы на срок от двух до шести лет со штрафом в размере до пятидесяти минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца либо без такового.
3. Мошенничество, совершенное:
а) организованной группой;
б) в крупном размере;
в) лицом, два или более раза судимым за хищение либо вымогательство, — наказывается лишением свободы на срок от пяти до десяти лет с конфискацией имущества или без таковой.
Статья 159 УГОЛОВНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Вначале было слово, и слово это произнес судья:
— Оглашается приговор номер сто сорок два от пятнадцатого августа две тысячи второго года. Лефортовский межмуниципальный суд рассмотрел уголовное дело Кашкетина Николая Васильевича и постановил: на основании изложенного дела, руководствуясь Уголовным кодексом Российской Федерации, признать Кашкетина Николая Васильевича виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса Российской Федерации, и назначить мерой наказания лишение свободы сроком на пять лет с отбыванием срока в исправительно-трудовом учреждении общего режима...
И уголовное дело, и приговор были заурядными, и потому народу в зале было немного.
Во-первых, присутствовал тот самый лох, терпила, которого подсудимый Кашкетин попытался «развести» несколько месяцев назад. Во-вторых, сочувствующие лоху родственники. В-третьих, свидетели обвинения. Ну, и естественно — прокурор, судья, «кивалы», то есть народные заседатели, и адвокат.
С адвокатом Коле повезло — накануне суда подследственный готовился к куда худшему исходу. Обвинитель требовал максимального срока: мол, уже дважды судимый, на путь исправления не встал, при задержании оказал сопротивление работникам милиции. Короче — закоренелый преступный тип. Адвокат, грамотно подловив говорившего на презумпции невиновности, сразу же извлек собственные козыри: первая судимость, которую Кашкетин отбывал в ВТК, на «малолетке», давно погашена, руководство ИТУ, где клиент отбывал вторую судимость, характеризует его как вставшего на путь исправления, по месту последней работы подсудимый также характеризуется положительно, а протокол о сопротивлении работникам милиции составлен лишь спустя день после задержания. К тому же в показаниях работников МВД явное расхождение во времени и деталях. На судью эти аргументы произвели должное впечатление: эпизод с «сопротивлением сотрудникам МВД» был снят, что и повлияло на приговор.
«Пятилеточка общака», то есть пятилетний срок в исправительно-трудовом учреждении общего режима, стал для Коли манной небесной. По дороге из здания суда, сидя в автозаке, именуемом на тюремном жаргоне «блондинкой», осужденный воскрешал в памяти перипетии уголовного дела, беседы со следователем и защитником, только что закончившееся судебное заседание и, довольный относительно легким приговором, едва заметно улыбался...
А ведь на «Матросске», где подследственный ожидал суда, следак сулил ему максимальное наказание — десять лет с конфискацией.
«Да ладно тебе, че я такого сделал! — искренне возмущался тогда Коля. — Ну, подумаешь, лохам рыжье фуфловое задвинул. Так ведь за руку их не тянул, не заставлял, сами купились... А насчет гаек этих я тебе все как есть рассказал. Тоже мне, преступника нашел... Вон, в стране банкиры да олигархи миллиардами воруют, и никто никого не садит...»
«А ты не обобщай, — зло перебивал следователь, — я не банкирами да олигархами занимаюсь, а конкретно тобой. Где кольца брал? Кто фальшивые пробы ставил? А-а, не хочешь подельников сдавать? Ну-ну — сам ведь знаешь, кого кинуть хотел! Смотри, Кашкетин, пожалеешь...»
Промысел Кашкетина был весьма прост, не требовал ни значительных денежных вложений, ни многодневной разработки будущего объекта мошенничества. Три-четыре раза в неделю Коля, имея при себе несколько позолоченных обручальных колец из бронзы, но с безупречными клеймами 586-й пробы, отправлялся на один из столичных вокзалов. Минут сорок он вертелся в кассовом зале, намечая терпилу. Таковой чаще всего оказывалась какая-нибудь пожилая тетенька из провинции, приехавшая в столицу за покупками. Определившись с объектом, Кашкетин придавал физиономии растерянное выражение и, подойдя к женщине, принимался «укатывать лошицу»: мол, извините, такое дело... Сам приезжий, деньги украли, а дома жена на сносях, надо срочно ехать, а не на что... Не купите ли колечко? Недорого отдам, в два раза дешевле, чем в ювелирном магазине. Ну войдите в положение, выручайте — вы ведь сами наверняка мать! Да что вы, настоящее, конечно, — вот и проба стоит! Да и не предлагал бы, если бы крайняя нужда не заставила!..
Как правило, многие покупались. Упоминание о «жене на сносях» особенно располагало к продавцу пожилых женщин. (Впрочем, иногда клиентами были и мужчины, и тогда мошенник обычно говорил о «больном отце».) К тому же Коля был чисто одет, безукоризненно выбрит, говорил тихо, растерянно... Он не был похож на грязного вокзального бомжа, просящего на опохмелку, он хотел увидеть беременную жену и потому внушал невольные уважение и доверие. Да и цена за обручальное кольцо выглядела для терпил весьма заманчивой. Золото всегда в цене — почему бы и не приобрести по случаю? А помощь попавшему в беду человеку несомненно возвышала покупателей в собственных глазах...
Мошеннику трудно было отказать в логике. Он просчитал, что подделка наверняка обнаружится за несколько сот километров от Москвы (если вообще когда-либо обнаружится). И вряд ли жертва мошенничества отправится в столицу лишь для того, чтобы накатать на него «заяву» в ментуру. К тому же «фармазон» (то есть мошенник) исправно отстегивал деньги «смотрящим» из тех московских и подмосковных группировок, которые «держали» вокзалы, на которых он работал. А потому всегда мог рассчитывать на поддержку и помощь при возможных неприятностях с мусорней.
Но от «запала», случившегося в феврале 2002 года на Белорусском вокзале, Кашкетина не спас бы даже начальник всей транспортной милиции Москвы.
Вроде бы Коля все сделал правильно: и терпилу подыскал фартового — хлипкого пожилого лоха интеллигентной наружности, и «подъехал» к нему грамотно, и «укатывал» без нажима: понимаете, сам из Смоленска, второй день в Москве, позвонил домой — и на тебе, беда: отец от инфаркта умирает! Надо вот срочно домой возвращаться, да деньги украли...
Мужичок взял кольцо, подозрительно повертел его в руках, цепким взглядом оценил клеймо пробы... А затем, достав из кармана перочинный ножик, щелкнул лезвием, слегка царапнув «гайку» острием.
«Это не золото», — безапелляционно резюмировал он.
«Да как не золото! — делано возмутился Кашкетин. — С самой свадьбы ношу!»
Коля попытался было благоразумно отобрать кольцо назад, но покупатель с неожиданной прытью вцепился в него мертвой хваткой и, оглянувшись, на свое счастье заметил милицейский патруль.
«Товарищ сержант, попрошу вас подойти! — крикнул терпила. — Вот этот гражданин только что попытался продать мне явно позолоченное кольцо, выдавая его за золотое. Вот это самое...»
Спустя несколько минут и продавец, и несостоявшийся покупатель сидели в вокзальном отделении милиции. Версия об «отце, умирающем от инфаркта в Смоленске», рассыпалась в прах, так же как и версия обладания обручалкой со дня свадьбы. Во-первых, гр. Кашкетин Н. В. имел постоянную московскую прописку, а во-вторых — никогда не был женат. Конечно, с ментами можно было бы добазариться, поменяв показания: мол, ничего не знаю, сам такое купил, и иди докажи, что не так! Однако коварный терпила неожиданно продемонстрировал служебную «ксиву» — он оказался доцентом Высшей школы милиции МВД РФ. К тому же субъект с якобы золотым кольцом был дважды судим, и эти обстоятельства решили все.
Задержанного определили в камеру ИВС, и уже назавтра в квартиру Кашкетина отправились оперативники для обыска. Мусора обнаружили за унитазным бачком целлофановый сверток, в котором хранилось тридцать четыре кольца желтого металла с клеймом Пробирной палаты Российской Федерации. Последующая экспертиза установила, что клейма поддельные, а сами кольца выполнены из бронзы и лишь покрыты слоем золота толщиной в полтора микрона. Заявление доцента Высшей школы МВД, содержимое целлофанового свертка и акт экспертизы стали основными аргументами обвинения.
Естественно, следак тут же наехал на подследственного — мол, откуда у тебя кольца, кто с тобой в доле, кто их штампует, сколько уже продал?
Коля лишь угрюмо отмалчивался: давать ментам поганым хоть какие-то концы было не в его правилах. К тому же, при всем своем желании, он и сам толком не знал людей, продавших «фуфлыжное рыжье». Поддельные кольца он купил в конце позапрошлого года в Калининграде, у каких-то литовцев из Каунаса, по весьма сходной цене: пятьсот долларов за килограмм. И содержимое целлофанового свертка было лишь жалким остатком удачного приобретения... Высокий статус потерпевшего и нежелание подследственного колоться послужили причиной появления милицейского протокола «об оказании сопротивления при задержании». Протокол этот мог серьезно повлиять на решение суда.
Но, к счастью, все обошлось.
Пять лет — детский срок: как говорят бывалые арестанты, одной ногой у толкана можно пересидеть. За свои тридцать пять лет Кашкетин дважды побывал в местах лишения свободы и потому не страшился зоновской неизвестности.
Ничего — и за колючим орнаментом люди живут!
* * *
Свой первый срок Коля получил в шестнадцать лет за примитивный «гоп-стоп», то есть уличный грабеж. В конце семидесятых в подмосковных Люберцах, где он родился и вырос, промышляло немало дворовой шпаны, выезжавшей «для серьезных дел» в зажравшуюся Москву. Кто-то специализировался на угонах автомашин, кто-то срывал с прохожих меховые шапки, кто-то обирал пьяных... Дворовая команда, где подвизался пацан, выезжала в столицу в дни, когда на крупных заводах платили получку. Значительная часть жалованья оставлялась московскими пролетариями в пивных и винно-водочных магазинах. Провести пьяного и беспечного клиента до темного двора или подъезда и обобрать его до нитки было для команды из трех-четырех человек делом техники. Но, как говорится, сколько веревочке ни виться...
Суд определил мерой наказания пять лет лишения свободы, и Коля отправился в печально известную Костромскую ВТК.
На «малолетку» он заехал юным блатным романтиком, скромным пацаненком, который пытался видеть в окружавших его арестантах только хорошее. Но по прошествии двух лет, в течение которых Кашкетину исполнилось восемнадцать и его перевели «на взросляк», он стал человеком, отрицательно настроенным не только к администрации колонии, но и к человечеству вообще. Правда, в силу многих причин Кашкет (такое погоняло получил он еще в ВТК) не стал блатным: не хватало того, что «бродяги» называют «духом»... Однако «мужиком» он слыл путевым, и к его мнению прислушивались даже авторитетные уркаганы. Кашкет никогда не запарывал «косяков», то есть не совершал поступков, порочащих честного арестанта, при случае всегда был рад обмануть и ментовское начальство с его невыполнимым планом на промзоне, и «козла»-бригадира с его постоянными придирками и приписками.
Выйдя на свободу, Коля переехал в Москву и, устроившись на АЗЛК по лимиту, поселился в общежитии. Соседи по этажу считали его суровым и нелюдимым, потому что даже в дни получки Колян никому не составлял компании в выпивке. Так же мало интересовала Кашкета палитра столичных развлечений: посещение музеев, концертов, театров, даже кино и ресторанов он считал пустой тратой времени и денег. Да и по женщинам Кашкетин особо не бегал: лишь несколько раз в месяц наведывался он в родные Люберцы, к стационарной любовнице Зинке, знакомой еще с дворовых времен...
Настоящей Колиной любовью была лишь карточная игра, к которой он пристрастился еще в Костромской ВТК. В то время в Москве не было ни единого казино, профессиональных «катал» (карточных шулеров) пачками сажали якобы за мошенничество, но Кашкет обнаружил-таки катран, где собирались «игровые».
Играл он самозабвенно, запойно, но по возможности честно, а жульничал лишь в том случае, когда за игорный стол попадал явный лох, которого и бог велел развести.
Именно из-за страсти к картам Коля и получил второй срок. Случилось это так: однажды в отпуске, в доме отдыха, познакомился с каким-то мужичком, и уже к вечеру отпускники уселись играть в секу. То ли судьба в тот вечер повернулась к Кашкету задом, то ли мужичок тот «каталой» оказался, но только Кашкетин проигрался в пух и прах. Он честно отдал долг, но, покидая дом отдыха, не удержался, чтобы не позаимствовать у удачливого игрока бумажник с деньгами и документами.
Вора арестовали на следующий же день, в поезде. После десяти месяцев на бутырских «шконках» арестант по тогдашней 144-й статье УК отправился на одну из многочисленных «лесных» зон в Коми АССР, где и пробыл почти четыре года. «Пятилеточку» он вновь отмотал «мужиком», имея репутацию «правильного», «путевого» арестанта. Кашкет честно тянул свой срок, вкалывая до седьмого пота. Он никогда не вступал в сомнительные сделки с администрацией ИТУ, никогда не сдавал кентов...
А умение виртуозно играть в карты и принципиальность в отдаче долгов лишь добавляли ему авторитета.
Отмотав срок «от звонка до звонка», Коля вышел на свободу. Продал дом в Люберцах, оставшийся после смерти родителей, купил скромную «хрущевку» в Москве, устроился экспедитором в торговый кооператив.
И играл, играл, играл... Играл он везде: с соседями по дому, в поездах, в банях, у знакомых, но чаще — на «игровой хате», эдаком закрытом клубе, где собирались такие же фанатики игры, как и он сам. Кашкет уже не мог прожить без щемящего холодка азарта. «Стиры» стали смыслом и символом его существования.
В декабре 2000 года Коля случайно встретил кента из Санкт-Петербурга, с которым сидел еще на «малолетке». Вавила — таковым было погоняло этого знакомца — предложил выгодный бизнес: торговлю «фуфловым рыжьем», то есть поддельными золотыми изделиями. После выпитой за встречу бутылки он продемонстрировал Кашкету несколько якобы золотых колец, которые, с его слов, в неограниченных количествах продавали какие-то литовцы в Калининграде.
«Килограмм — пятьсот баксов, — убеждал Вавила, — а если вдувать хоть по три-четыре в неделю... Прикидываешь, сколько наварим?..»
Кашкетин сомневался — мол, время лохов, которые не умеют отличать золото от подделки, давно минуло. Однако Вавила сразу же развеял сомнения: мол, давай куда-нибудь в людное место отправимся, я при тебе и вдую...
Первое кольцо было продано в сигаретном лотке рядом с Рижским вокзалом. Второе — в подземном переходе станции метро «Курская». Третье — там же, у Курского вокзала...
«Главное — в одном месте не светиться, — убеждал Вавила, — а с вокзальными мусорами при желании всегда можно добазариться... Тут главное — приезжего лоха укатать, придумать что-нибудь, чтобы он тебе поверил как родному. Так что — подписываешься?»
«Так ведь мы масть друг другу будем перебивать», — резонно предположил Коля.
«Да чего там! Москва большая, приезжих много... К тому же я у себя в Питере работать буду, так что тебе не конкурент. Ну, что скажешь?»
Кашкет сомневался...
С одной стороны, ему очень не хотелось возвращаться к криминалу. Но с другой — сильно поджимал карточный долг, который он должен был погасить. К тому же вложения в бизнес выглядели минимальными, навар — серьезным, а в случае ментовского задержания мошенник всегда мог демонстрировать благородное негодование: мол, ничего не знаю, сам такое купил! По закону любые недоказанные подозрения трактуются в пользу обвиняемого.
Путь к обогащению казался быстрым, прямым и ненаказуемым. Заняв деньги у старой любовницы Зинки, Кашкетин в обществе кента Вавилы отправился в Калининград, где каждый и приобрел по килограмму подделок, около двухсот разнокалиберных «обручалок», внешне не отличимых от настоящих. Удивительно, но за четыре месяца Кашкет умудрился продать большую часть «фуфла». Он уже подумывал об очередной поездке на Балтику, и если бы не то задержание на Белорусском вокзале, наверняка бы поехал, как только продал остаток «фуфлыжных гаек». Москва — уникальный город по количеству лохов на душу отдельно взятого «фармазона»!
Но сейчас, сидя в «блондинке», осужденный Кашкетин Н. В. думал о другом — о тех пяти годах, которые предстояло провести на «общаковой зоне». Впрочем, сперва его ждала пересылка — эдакое связующее звено между судом и этапом на зону...
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
ИЗ № 77/3, более известный, как Краснопресненская пересыльная тюрьма, существует с конца тридцатых годов. В этот следственный изолятор направляют лишь тех арестантов, приговор суда по отношению к которым уже вступил в законную силу. Как правило, вновь осужденных транспортируют в ИЗ № 77/3 прямо из зала суда. На Краснопресненской пересыльной тюрьме формируются этапы в исправительно-трудовые учреждения всех четырех режимов: общего, специального, строгого и особого.
Средний срок пребывания заключенных в ИЗ № 77/3 — от нескольких недель до нескольких месяцев, хотя бывают случаи двух- и даже трехлетнего содержания в этой тюрьме.
Большинство осужденных пишут кассационные жалобы, срок рассмотрения которых от 7 до 15 дней.
Заключенные, прошедшие через Краснопресненскую пересыльную тюрьму, единодушно отмечают, что атмосфера в этом ИЗ значительно отличается от той, что царит в остальных московских тюрьмах.
Дух скорее лагерный, нежели тюремный: «воздух зоной пахнет». Объясняется это следующим: пребывание в Бутырке, «Матросске» или Лефортове оставляет определенные шансы выйти на волю, а из ИЗ № 77/3 путь лишь один — на «зону». Именно потому на Красной Пресне, как ни в одном другом московском следственном изоляторе, блюдут воровские законы: с беспредельщика могут строго спросить сразу по прибытии в лагерь.
Камеры обычно переполнены: в каждой ожидают этапа от 30 до 70 арестантов. Переполненность камер, постоянная ротация «оборачиваемого контингента» и антисанитария условий содержания часто приводят к распространению инфекционных заболеваний. Краснопресненскую пересыльную тюрьму прошли едва ли не все представители московского криминалитета: от воров старой, так называемой «нэпманской» формации и до лидеров «новой братвы». Конфликты между ними, как правило, весьма редки.
* * *
Коля Кашкетин уже бывал на Красной Пресне — во время второй «ходки» он проторчал тут почти полтора месяца, ожидая этапа. Произошло это почти десять лет назад, и с тех пор на Краснопресненской пересылке почти ничего не изменилось: все те же переполненные камеры, оба яруса которых, как мухами, засижены арестантами, все тот же сон в три смены, все те же зловонные испарения параши, нестираного белья и немытых тел, все тот же немой вопрос в глазах зэка: «Куда пошлют?..»
На пересылке царила атмосфера вокзала. Правда, кассир из ГУИНа еще не выписал бесплатных билетов, да и пункт конечного назначения оставался известным. А потому оставалось лишь ждать, коротая время за игрой. Так на любом вокзале в ожидании поезда принято развлекать себя шахматами, домино и особенно картами...
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
Тюремные игры являются неприменным атрибутом практически любого российского учреждения ГУИНа.
Официально разрешены только шахматы, шашки и нарды. Однако предметами, используемыми для игр, могут также выступать спички, спичечные коробки, «марочки» (НОСОВЫЕ ПЛАТКИ. — Авт.), пуговицы, банкноты, монеты, хлебные шарики и даже древесные щепки. На зонах популярны крысиные бои и тараканьи бега.
Но ни одна из этих игр не может конкурировать со «стирами» (КАРТАМИ. — Авт.).
Первый всплеск интереса в карточной игре в российских тюрьмах и ссылках наблюдался с конца XIX века: некоторые игры завезены арестантами — участниками национально-освободительного восстания 1861 — 1863 годов в Польше и Беларуси.
В начале века А.П. Чехов писал в «Острове Сахалине»: «Картежная игра, как эпидемическая болезнь, овладела уже всеми тюрьмами; тюрьмы представляют собою большие игорные дома, а селения и посты — их филиальные отделения. Дело поставлено очень широко, и говорят даже, что здешние картежники-организаторы, у которых при случайных обысках находят сотни и тысячи рублей, ведут правильные деловые сношения с сибирскими тюрьмами, например с иркутской, где, как выражаются каторжные, идет «настоящая» игра. В Александровке уже несколько игорных домов; в одном из них, на 2-й Кирпичной улице, произошел даже скандал, характерный для притонов подобного рода: застрелился проигравшийся надзиратель...»
В учреждениях советской пенитенциарной системы с картежными играми велась беспощадная война: руководство ГУЛАГа справедливо считало, что азартные игры подрывают дисциплину.
До 1936 года хранение дензнаков на территории исправительно-трудовых лагерей каралось тюремным сроком — как для зэка, так и для администрации, вплоть до начальника ИТУ. Это было сделано для того, чтобы лишить любителей азартных игр предмета выигрыша и проигрыша. Для внутрилагерного хождения были введены так называемые «боны» (денежные суррогаты). Однако зэки играли и на боны. В конце сороковых — начале пятидесятых азартные игры (не только карточные) приобрели характер эпидемии. Нередко тюремные игры завершались смертью не только участников, но и очевидцев — любопытных отсылаем к новелле В. Шаламова «На представку» (сборник «Колымские рассказы»). В семидесятых — восьмидесятых годах уличенных в игре арестантов, как правило, отправляли на десять суток в БУР (барак усиленного режима). Вместе с тем, по «понятиям», авторитетный блатной не имел права прерывать игру при появлении вертухая; обычно контролер, зная об авторитете такого арестанта, терпеливо дожидался окончания партии, и лишь после этого конфисковывал колоду и докладывал о нарушении начальству. В качестве игорной ставки могут выступать деньги, одежда, обувь, продукты питания, спиртное, наркотики, а также имущество, оставшееся на свободе: квартиры, дома, земельные участки, автомобили и т. д. Нередко играют на «желание» — проигравший обязан выполнить определенное желание выигравшего.
Академик Д. Лихачев, отбывавший наказание еще в СЛОНе (Соловецкий лагерь особого назначения), писал: «Бывает, что проигравший кричит в окно или в трубу в течение 5 — 10 минут: «Я дурак, дурак...»
Отсюда и выражение: «проиграться в трубу». Вместе с тем требование исполнения желаний, унижающих достоинство проигравшего (например, поцеловать пассивного педераста или парашу), по «тюремным понятиям» совершенно недопустимо. Со времен чеховского «Острова Сахалин» и поныне карточный долг является для арестанта долгом чести.
Популярная в криминальном мире татуировка: колода карт, черт с пистолетом и подпись «Проигрался — плати или готовь вазелин!» свидетельствует о приверженности ее обладателя к «правильной», то есть честной, игре. Заключенный, не отдавший «игровой» долг, становится «фуфлыжником». По желанию выигравшего «фуфлыжник» может быть превращен в пассивного педераста («петуха», «гребня», «акробата»), ему могут быть нанесены тяжкие телесные повреждения. При этом он не имеет права сопротивляться.
Опытные арестанты хорошо знают, что никогда нельзя соглашаться играть «на просто так»; это выражение на зэковском жаргоне означает гомосексуальный акт, где пассивной стороной становится проигравший. В случае предложения игры «не под интерес» следует уточнить: «играем ни на что». Наиболее популярными карточными играми среди российских арестантов являются «бура», «очко» (во избежание недоразумений эту игру называют «двадцать одно»), «рамс», «преферанс», «третями», «тринька» (она же «сека»), «тэрс» («терц», «терс»).
Кроме вышеперечисленных карточных игр в тюрьмах и на зонах играют в «байбут» (игра в кости), «тюремного козла» (игра со спичечным коробком), «шмэн» (игра на деньги по сумме номера на банкноте).
Через три дня после заезда на «хату» Кашкет нашел достойного соперника — пятидесятилетнего казанского татарина Равиля, особо опасного рецидивиста с пятью судимостями. Равиль знал все карточные игры, известные в тюрьмах, но, как и Коля, предпочитал «буру». К вечеру, купив у вертухая колоду, соперники уселись на «шконке», предупредительно отгородившись от остальных сокамерников занавеской из простыни.
И началась «бура»...
Наверное, «бура» — самая «зэковская» из всех карточных игр. При внешней простоте «бура» предполагает не столько везение, сколько точный расчет, умение переиграть соперника психологически и особенно — выдержку и хладнокровие.
Играют обычно двое. На руки раздается по три карты, остальная колода кладется рубашкой вверх, а одна карта, как при сдаче в «дурака», высвечивает козырь. Задача играющих — набрать минимум тридцать одно очко взятками. При этом, как и в остальных играх, туз означает одиннадцать очков, десятка — десять, король — четыре, дама — три, валет — два. Остальные карты очков не приносят. Первым ходит раздающий. Соперник должен или побить заход, или сдать взятку, бросив две любые карты рисунком вниз, не раскрывая. Недостающие карты берутся из колоды — у каждого из соперников должно быть на руках по три карты. Взявший взятку ходит вновь. В случае, если у кого-нибудь оказывается на руках сразу три козыря, игрок объявляет «бура!», и кон сразу заканчивается, независимо от того, сколько очков остается набрать сопернику до тридцати одного.
— Что стоит кон? — спросил Кашкет, глядя, как татуированные пальцы Равиля вскрывают упаковку.
— Давай червонец, — предложил тот.
— Десять рублей? — удивился Коля столь мизерной ставке.
— Нет, десять условных единиц, — соперник принялся пересчитывать карты.
— То есть? — не понял Кашкет.
— Ну десять баксов... Или слабо?
Опытный Кашкетин сумел пронести с собой в камеру деньги: ведь без филок за решками долго не протянешь... Денег было пять тысяч рублей, но их предстояло растянуть на неопределенное время: на зоне могло не оказаться работы, а это означало нули на лицевом счету и полуголодное существование.
— У меня нет баксов, — с сожалением произнес Кашкет.
— А что у тебя? Рублики? Ничего, в случае чего по курсу посчитаем. Идет?
— Давай, — Колина рука потянулась к лежавшей на одеяле колоде. — Двадцать конов, потом подбиваем лавэ и расчет. Ништяк?
Сперва удача сопутствовала Кашкету. Из двадцати конов он выиграл четырнадцать, из которых три — вчистую, «бурой», то есть имея на руках сразу три козыря. К концу вечера денежные запасы арестанта пополнились ста сорока долларами, которые Равиль сразу же отдал сопернику.
На следующий вечер картежники вновь сели за «буру». И вновь Кашкетину повезло: из двадцати конов он выиграл тринадцать. Татарин оказался азартным игроком.
— У меня только тридцать баксов осталось. — Равиль извлек из-под стельки ботинка две замусолененые купюры по пять долларов и две — по десять. — Или проигрываю, торможу, и все на этом, или... Давай еще три кона.
Наверное, в тот момент Кашкету следовало остановиться — ведь по всем правилам тюремной игры картежник, независимо от выигрыша или проигрыша соперника, может в любой момент сказать «нет», и никто не вправе его за это осудить.
Но азарт игры пьянил Колю, и шелест колоды звучал самой сладкой музыкой. Он верил в свой фарт, и, видимо, потому решил посадить Равиля «на рогатину», то есть выиграть у него последнее.
— Теперь мой черед банковать, — небрежно сообщил татарин, небрежно перетасовывая колоду.
В течение остатка вечера Кашкет умудрился спустить и выигранные доллары, и даже свои кровные пять тысяч рублей, пронесенные в камеру.
— Все? — Равиль вопросительно взглянул на Кашкета.
— У меня больше ничего нет, — пытаясь сохранить невозмутимость, произнес Коля.
— «Дорога» на волю есть?
— Ну, есть... А что?
— Я тут еще долго париться буду, — прищурился татарин, — дело мое на доследование отправили... Ты кассационку писал?
— Адвокат писал... А что?
— Давно?
— Позавчера.
— Значит, минимум четыре дня в запасе имеешь. «На представку» шпилять будешь. На четыре дня, если заиграешься. Но не больше.
Нет для арестанта ничего более страшного, чем полное безденежье перед лицом неизвестности. Но проигравшийся Кашкет все еще верил в свой фарт, он все еще надеялся отыграться, он уже не чувствовал, как срывается с тормозов... К тому же Коля сильно рассчитывал на старую любовницу Зинку — в случае чего можно было бы попросить ее передать хоть какие-то деньги через адвоката.
И потому, помедлив, кивнул утвердительно:
— Давай... В долг как даешь — со «счетчиком», без «счетчика»?
Татарин нахмурился:
— Да ладно тебе... Я ведь не барыга и не беспредельщик какой-то, чтобы людям «счетчик» включать. Если есть желание играть, давай на тех же условиях — десять баксов кон. А через четыре дня, то есть двадцать второго, отдашь, если проиграешься. — Одернув простыню-занавеску, татарин подозвал нескольких арестантов, коротко изложив суть вопроса: — Пацаны, все наш базар слышали?
— Ага...
— Короче, еще раз: или баксами, или рублями по курсу на день отдачи. Мне все равно. Тут сто баксов, — Равиль небрежно пододвинул стопку купюр, — это тебе в долг. Послюнявь-ка пальцы...
— Все верно, — кивнул Кашкет, пересчитав деньги.
— Тогда давай...
Сто долларов Коля просадил меньше чем за час, и только проиграв, понял, в сколь неприятную историю он влетел. Он стал «заигранным», попав в полную зависимость от Равиля. Надо было как можно скорей связаться с Зинкой и уломать ее в четырехдневный срок передать на Краснопресненскую пересылку долг.
На встрече с адвокатом Кашкет даже не спрашивал про кассационку.
— Слышь, тут такое дело... — начал он. — Позвони по этому телефону в Люберцы, скажи Зине, чтобы меня тремя тысячами рублями подогрела! Горю, понимаешь? Горю!
* * *
Над Киевским вокзалом зависли низкие серые тучи. Моросило, накатанные рельсы путей отливали ртутью, толпа пассажиров и провожающих на перроне ощетинилась зонтиками. Незаметно зажглись фонари, тусклое электричество залило мокрые крыши вагонов, тележки носильщиков, привокзальные лотки и блестящие целлофановые накидки продавщиц.
На ступеньках кассового зала стояла крупная крашеная блондинка с широкими бедрами, еще более подчеркнутыми красным брючным костюмом. У блондинки не было зонтика, и потому дождь она решила переждать под навесом.
— Женщина, извините... — послышалось из-за спины робкое.
Блондинка обернулась. Перед ней стоял невысокий скуластый мужчина явно нестоличного экстерьера: турецкая куртка искусственной кожи, поношенная кепка, стоптанные кроссовки... Видимо, это был провинциал, коих на вокзалах куда больше, чем москвичей.
— Чего надо?
— Тут такое дело... — замялся провинциал. — Я сам из Белгорода, по делам приехал... Сегодня надо домой уежать, мать при смерти. А билеты и деньги украли.
— Я не спонсор, — хмуро отрезала блондинка.
— Да нет, что вы... Я ведь тоже не бомж! Может, купите? — Провинциал, оглянувшись по сторонам, извлек из кармана массивную цепочку с нательным крестиком. — Золото, настоящее, вон и проба стоит.
Только теперь блондинка заметила, что пальцы говорившего испещряют фиолетовые зоновские «гайки»-наколки. Впрочем, это не насторожило женщину: у ее хахаля, Коли, таких наколок было не меньше, да не только на пальцах.
— Золото, говоришь? — блондинка недоверчиво взглянула на крестик с цепочкой.
— Вот, посмотрите, проба. Пятьсот восемьдесят пятая. Подарок крестного, всю жизнь ношу. Я бы ни за что не продавал бы, если бы не мать. А то приеду — а ее уже нет. Выручите, пожалуйста!
— И... сколько ты за это хочешь? — нерешительно спросила блондинка.
Уроженец Белгорода назвал цену, и она не показалась женщине чрезмерной. Скорее наоборот: крестик с цепочкой можно было бы сразу же занести в скупку и загнать его в двойную, а то и в тройную цену.
— Тут одного веса граммов тридцать, если не больше! — чуть не плакал провинциал. — Даром, считайте, отдаю!
— А почему в скупку или в ломбард не несешь?
— Так ведь там паспорт требуют! А документы у меня украли... Не знаю, как билет покупать. В кассе-то паспорт требуют!
Деньги у блондинки были. Только что она заняла у подруги три тысячи рублей, которые через знакомого адвоката надлежало передать хахалю Коле. Хахаль томился в ожидании этапа на Краснопресненской пересылке и слезно молил: горю, мол, срочно найди деньги! Нехитрый арефметический подсчет подсказывал: если купить крестик с цепочкой сейчас, а затем загнать его в скупку, долг в три тысячи рублей можно будет считать погашенным...
Наманикюренная рука полезла в сумочку за бумажником.
— Сколько, говоришь? Ладно, давай. А это точно золото?
— Да стал бы я вам фуфло задвигать!..
* * *
— Равиль, такое дело... Я не могу погасить тебе «представку». Понимаешь, подруге моей, Зинке, какой-то чмошник на Киевском фуфловое «рыжье» задвинул. А она, дура, последние филки за него выложила, — срывающимся голосом произнес Кашкет.
— Нет, брат, так не пойдет, — посуровел Равиль. — Заигрался — давай. Ты говорил, мы все слышали.
Кашкет и сам понимал, что не пойдет. Уговор дороже денег: договорились рассчитаться двадцать второго, то есть через четыре дня после проигрыша, значит, надо неукоснительно соблюдать условия договора. И выигравший абсолютно прав: какое ему дело до глупой бабы, которой задвинули фуфловое «рыжье»?!
— Не могу я сегодня «представку» погасить. Войди в положение! Возьми хоть мои «кишки» в зачет, — просительно заглянув в глаза кредитора, Коля протянул ему кожаную куртку.
— Возьму, конечно... Не тебе же оставлять, — ответил Равиль, примеряя лепень. — Зачитываю ее в десять баксов. Когда остальное закроешь? До полуночи у тебя еще время есть.
— Я не смогу закрыть остальное, — пугаясь собственного голоса, произнес Кашкет.
— Как — вообще?
— Вообще...
— Значит — фуфло мне заряжал? — не дождавшись ответа, Равиль со значением покачал головой. — А знаешь, как называются те, которые фуфло заряжают? Фуфлыжниками называются. А знаешь, что с фуфлыжниками делают? В глаза мне смотри! — неожиданно повысил голос говоривший. — Кому говорю — в глаза!
Подняв взгляд на татарина, Кашкет понял: от этого человека вряд ли можно ожидать пощады. Фуфлыжникам не принято прощать: простив карточный долг, выигравший неминуемо потеряет авторитет. И теперь только Равиль вправе решать, как поступить с проигравшим. В худшем случае он «опустит» его, «путевого мужика Кашкета», прямо на пересылке. В лучшем — сломает ему руку, что вполне соответствует ситуации.
— Ну, что, фуфлыжник — очком отвечать придется... — пальцы Равиля уже расстегнули ширинку брюк, когда фуфлыжник, полностью потеряв контроль над собой, бухнулся на колени и, закатав рукав, вытянул вперед руку.
— Равиль, не надо! — срываясь в истерику, кричал он. — Рука карты держала, ее ломай! Я рукой отвечу, Равиль, только не это!..
Но татарин, не обращая никакого внимания на крики фуфлыжника, уже расстегнул штаны, приспустив их до колен.
— Пацаны, подержите его под локти, чтобы не брыкался, — произнес он, оборачиваясь к сокамерникам. — «Сеанс», порнуха какая-нибудь есть? Ага, давай сюда — я ему на спину повешу...
* * *
Уже на «зоне», куда Кашкет отправился в ранге «опущенного», он случайно узнал: его недавний противник Равиль слыл самым фартовым «каталой» Казани. Первоначальный проигрыш был типичной игровой уловкой, призванной ослабить бдительность соперника. Странно, что Кашкет, знавший и не такие приемы «катки», купился на фуфло. Это был не единственный прокол проигравшего. Уже в «столыпине», по дороге на «зону», Кашкет понял и другое: новенькая карточная колода, купленная у краснопресненского вертухая, наверняка была предварительно «заряжена». Равиль оказался настолько виртуозным «каталой», что даже опытный Коля не заметил обмана... Никто не тянул Кашкетина играть в карты, никто не заставлял шпилять на «представку»...
Бывшему «путевому мужику», а ныне «проткнутому пидару» было от этого не легче. Провести пять лет в «петушином» сословии — испытание не из легких.
Причудливым лекалам судьбы свойственна завершенность рисунка. Бумеранг, однажды запущенный Колей, вернулся к нему.
И лишь теперь осужденный за мошенничество впервые задумался: а ведь тем лохам, которым он «задвигал» на московских вокзалах и в аэропортах «фуфлыжное рыжье», тоже было нелегко при раскрытии обмана...